Вячеслав Пальман - Кратер Эршота [иллюстрации Б. Коржевский]
Подумав, мы решили сделать короткую остановку, чтобы подняться на ближайшую гору и на её вершине сложить из камней знак. Все-таки легче будет потом найти. Пусть мы потратим несколько часов. Кстати, с высокой горы мы лучше определим свой маршрут.
Ущелье, по которому мы поднимались в гору, оказалось бесснежным. Видно, ветер здесь дует временами с бешеной силой и сносит все на свете. Сперанский шёл по камням впереди меня и что-то высматривал, примерялся. Наконец он поднял один камень, потом другой и дал мне. Поражала их тяжесть.
— Знаешь, что это? Руды. Редкие руды, за обладание которыми так часто дерутся целые нации. Оловянные и свинцовые руды. Какое богатство! Понимаешь, здесь рудники на самой поверхности земли. Бери только и вывози… А вот снова золото, теперь уже не в песке, а — смотри, смотри, Никита Петрович! — в камне, в чистом камне!
Я смотрел и первый раз в жизни видел: в белом камне на свежих изломах чуть желтеют раковины, жилки. Какая сила вбрызнула в твёрдый камень этот драгоценный металл?..
Мы всё-таки добрались по ущелью до вершины и сложили здесь большой каменный столб. Узкая часть его в виде указки повёрнута в сторону рудного ущелья.
Сделав важное дело и хорошенько осмотревшись, мы снова пошли на юг.
В тот же день на огромном плато, куда вывела нас наша дорога, мы увидели горных баранов. Они паслись, разгребали мелкий снег и доставали из-под него сухую траву. Мы увидели их прежде, чем они нас. Осторожные животные не могли почувствовать опасности, ветер дул к нам Началась охота, ибо запасы наши подходили к концу. Сперанскому удалось подползти на выстрел и он ранил одно животное. Стадо умчалось с быстротой ветра. Раненый баран отстал. Он бежал все тише и тише. Мы шли за ним, постепенно сближаясь. Но вот он спрыгнул в ущелье и исчез из вида. Мы поспешили и также спустились вниз. Но в узком ущелье барана уже не было, он словно в воду канул. Ущелье хорошо просматривалось в обе стороны. Мы обыскали все укромные уголки, заглянули во все щели. Ушёл!
— Здесь! — послышался крик Володи, и он позвал меня.
Я увидел: Сперанский стоял перед узкой расщелиной в отвесной стене. Пятна крови алели на снегу у входа. Ясно, что баран ушёл в пещеру. Тогда Сперанский пошёл за ним туда. Я остался у входа. Но скоро он вернулся.
— Проход довольно глубокий. Нужен какой-то факел, очень темно…
Я срезал пучок стланика, связал его и зажёг. Кедровник горит очень хорошо, даёт спокойный светлый огонь и мало дыма. Володя взял в левую руку горящие ветки, перекинул ружьё в правую, одобрительно улыбнулся и шагнул в темноту…
Таким он и остался в моей памяти до последнего моего часа: заросший, с глазами, возбуждёнными охотой, и улыбающийся. Больше я его не видел и, конечно, уже не увижу.
Я ждал десять, пятнадцать минут. Тишина. На душе стало как-то неспокойно, словно перед большой бедой. Тогда я вооружился другим факелом и шагнул в пещеру. Она расширялась и чёрным зевом уходила в глубь горы. Несколько минут я шёл по проходу. Потом остановился, крикнул. Прислушался. Тихо. И вдруг где-то там, в далёкой черноте, раздался выстрел, вспыхнул яркий огонёк. И тут же грохнул обвал. Из глубины пещеры вылетел плотный клубок пыльного воздуха и ударил мне в лицо. Факел мой погас. И опять наступила тишина, глубокая, мёртвая, как в могиле. Темень и тишина. На четвереньках, задыхаясь от пыли, выполз я обратно. Руки у меня дрожали. Случилось что-то страшное, непоправимое. Но что? Снова торопливо сделал факел и опять пошёл в темноту. Через триста — триста пятьдесят сажен пещера заканчивалась. Её загораживала свежая на изломе каменная стена, без единой трещинки или щели. Дальше хода не было. Мой друг остался по ту сторону. Я понял все: произошёл подземный обвал. Видно, Сперан-ский настиг барана, выстрелил и звука выстрела оказалось достаточно, чтобы рухнул свод…
Сперанский погиб при обвале или заживо погребён. У меня похолодели ноги, в голове все смешалось, и я потерял сознание.
Но смерть не пришла ко мне в тот ужасный день. Остался я жив и на другой, и на третий день, в течение которых я из последних сил облазил окрестные горы, в тщетной надежде найти второй выход из пещеры. Пытался долбить своим топором осевшую глыбу. Стучал, прислушивался. Ответа не было. Мёртвая тишина. Зна-чит, конец.
На третий или четвёртый день, обессиленный, опустошённый, побрёл я одиноко по нашему маршруту на юг.
Не стану описывать всего ужаса одиночества, безысходности и отчаяния, охвативших меня после трагичес-кой кончины Владимира Сперанского. Я не шёл, а брёл, передвигал ноги, только чтобы не замёрзнуть. Смерть уже витала надо мной, и я не боялся её. Одинокий человек на севере — не жилец на белом свете. Так прошло четыре или пять дней. Внезапно кончились горы. Я вышел в большую долину, набрёл на широкую реку, незамерзающую в стремнине даже зимой, и пошёл по её течению вниз, уже не надеясь ни на что. За спиной у меня болталась пустая торба. Ружья не было. В довершение ко всему я попал в наледь, провалился вместе с лыжами по колени в воду и скоро почувствовал, что ноги мои замерзают. Конец…
Я сел на снег и, кажется, заплакал.
И тут сквозь мутную пелену слез я увидел идущего ко мне человека. «Начинается галлюцинация», — подумал я, закрыл глаза и лёг на спину. Но когда снова открыл веки, то первое, что увидал, — это доброе лицо старого якута, склонившегося надо мной. Именно здесь меня нашёл Гавриил Протодьяконов, в яранге которого я дописываю сейчас последние строки…
Остальное уже неинтересно, Гавриил, ни слова не говоря, перенёс меня в свою ярангу, отогрел, накормил. Но все его усилия тщетны. Воля к жизни сломлена с гибелью моего верного товарища. Ноги отморожены, и гангрена — этот неизбежный спутник глубокого обморожения — медленно, по верно подбирается к моему сердцу.
Может быть, моя короткая повесть о неудавшемся походе двух людей дойдёт когда-нибудь до товарищей. Мне, лежащему на ложе смерти, хочется надеяться, что наша гибель все же не окажется бесплодной. Мы погибли, но вырвали у природы одну из её бесчисленных тайн. Пусть наше открытие пойдёт на благо свободной социалистической России, революционному народу, празднующему теперь свою утреннюю зарю.
… Ищите каменный столб на горе к северу от Золотой долины. Ищите пещеру Сперанского… Прощайте, товарищи! Да здравствует дело рабочего класса!
Усков закрыл дневник. Все молчали. Всех взволновала история двух большевиков, трагически погибших вда-ли от людей в те самые дни, когда над страной всходило солнце революции. Не довелось им своими глазами увидеть победу народа, за освобождение которого положили они свои жизни. Костёр догорал. Он оброс серым пеплом и вскоре погас.
